Содержание заметки: идея (главный «таракан» в голове); профессиональность; основной признак душевного здоровья; причина неудач; кто придумывает меру ответственности; расплата за гипноз одной фразы Экзюпери; отличие воспитания от программирования; упругость души; издевательство Шекспира над романтикой.
Ромео, Джульетта и мера серьёзности
— Тараканов у меня в голове так много… а я один. Как найти главную мысль? Как сохранить своё призвание… среди тараканов?
— Внутренний человек — это мощная сила, препятствующая развалу души. Все твои вопросы вращаются вокруг профессиональной деятельности. Это значит, что ты уже выбрал главное направление движения. И все твои внутренние путешествия будут способствовать тому, чтобы сохранить и развить то, что твой внутренний человек считает профессиональностью. Правда, здесь есть одно условие.
— Какое?
— Для меня это условие называется игрой. Вишну во сне, в своих счастливых грёзах создаёт мир; Шива, танцуя, разрушает его. Самый страшный враг человека — это его серьёзность.
— Жак Лакан, основатель французского психоанализа, сказал в одном из своих телеинтервью, когда его спросили, чем душевнобольной человек отличается от здорового, ответил: «Слишком серьёзным отношением к себе, и других отличий я не знаю». Кажется, наконец начинаю понимать, о чём он говорил.
— Блестяще сформулированная мысль. Все наши беды порождаются этой серьёзностью. Если ты относишься к случившейся неудаче на полном серьёзе, то это значит, что она начинает определять твою жизнь, и ты уже не в состоянии переместить свой нос на другую гору или верхушку пихты. Серьёзное отношение к неудачам автоматически вызывает следующую неудачу, поскольку человек в результате одной неудачи на полном серьёзе объявляет себя тотальным неудачником, и в результате не может смириться даже с собственным успехом.
Внутренний человек причастен к вечности, и это значит, что любые беды, которые он встречает на пути, — лишь игра его мечтаний, опасений и надежд. Реальность лишь выполняет его желания; и если он чего-то очень сильно хочет, он обязательно это получит.
— Да, только за это потом придётся отвечать.
— Вот-вот-вот! Именно понятие ответственности и делает нас смертельно серьёзными, то есть душевнобольными. Кто придумывает меру ответственности?
— Вы хотите сказать, что её придумываем мы сами?
— Ну да, конечно. Фразу «Мы в ответе за тех, кого приручили» выдумал, например, лично Экзюпери и никто другой. И несколько поколений расплачивается за гипноз этой фразы.
— Катя, Вы что, хотите сказать, что нужно быть безответственным человеком?
— Да нет, я хочу сказать, что не нужно слишком серьёзно относиться к понятию ответственности… впрочем, точно так же, как не нужно слишком серьёзно относиться к понятию «безответственность». Уж больно мы привыкли воспринимать мир как чёрно-белый и навешивать на него ярлыки.
Ты полюбил девушку, вы стали парой, ты — сильный мужчина. До какой степени ты отвечаешь за неё?
— Не знаю. Я — сильный мужчина, она — слабая девушка. Я полностью за неё в ответе.
— Но это же невозможно. Ты за неё «полностью в ответе». Эта фраза может означать, что ты её кормишь, поишь, одеваешь, определяешь, где ей работать и работать ли ей вообще, что ей можно говорить и чего нельзя, тщательно следишь за регулярностью её месячных и частотой стула; то есть, как хочется многим мужчинам, ты пытаешься сделать её полностью зависимой от тебя. При этом, ты считаешь, вы оба от этого будете счастливы?
— Да уж, счастье получается какое-то диковатое. Впрочем, не знаю, как мужчины, а вот родители очень часто ведут себя именно так.
— Ну да. Они, вместо того, чтобы быть воспитателями, пытаются быть программистами для своих юных «ЭВМ». В результате подрастающий подростковый «компьютер» абсолютно не умеет жить самостоятельно. Он привыкает к своей зависимости. Она становится выгодной для него.
Женщина — реальный взрослый человек — скорее всего, сбежит от такого рода отношений, поскольку её «внутренняя женщина» постоянно будет требовать своего права на свободу.
— «Внутренний мужчина», «внутренняя женщина» — эти понятия мне уже знакомы, но всё равно звучат как-то несерьёзно. Отношения как игра, воспитание с иронией: для меня всё это звучит как призыв к крайнему эгоцентризму. Принять этого я, наверное, всё равно не смогу.
— Ну вот опять: либо серьёзное, либо несерьёзное. Как будто мы не в состоянии формировать новых понятий. Любая игра для игрока — дело серьёзное: попробуй назвать несерьёзной игру в шахматы… А в нарды… А в бильярд… А игра в рулетку — это что, по-твоему, радикально несерьёзное занятие?
Между прочим, это для тебя детские игры — только шалости. Для ребёнка игра — основное занятие в его жизни, и он предельно серьёзен, играя.
Но в любом случае, даже для игроков в шахматы, игра остаётся игрой.
— Во всяком случае, до тех пор, пока не превращается в работу. Кажется, начинаю что-то понимать. Но мне будет легче, если Вы скажете, как называется состояние человеческой души между серьёзным и несерьёзным.
— Я называю такое состояние иронией или упругостью.
— Что Вы имеете в виду?
— Я имею в виду состояние, в котором человек может ощущать жизнь как игру.
— Как его почувствовать?
— Извини, Саша, но с тобой случались события, которые ты чувствовал как подлинную беду?
— Конечно… Это смерть. Умерла бабушка — самый близкий мне человек в детстве. Два года назад умерла девушка, которую я безумно любил.
— Ты произносил им слова: «Не уходи, я не могу жить без тебя»?
— Да, наверное… что-то в этом роде.
— В тот момент, когда ты их говорил, ты говорил правду. Мы почти все в такие моменты говорим чистую правду. Как можно жить без человека, который тебя растил и воспитывал? Как можно жить без женщины или мужчины, которых мы по-настоящему любим? Человек умирает, и нам кажется, что он забирает с собой нашу душу и дальше жить невозможно. Но проходит время, иногда это совсем короткий срок, и выясняется, что ты… выжил и прежний, только повзрослевший и обогащённый новым опытом, стоишь сейчас передо мной.
В наших душах существует некая упругость. Она прогибается бедами, но не сминается и не уничтожается ими. Беда проходит, упругость расправляется, и разве что незаметный взору рубец, уплотнение остаётся на незримой ткани человеческой души. Тебя никогда не удивляло обстоятельство, что люди почти никогда не умирают следом за своими любимыми?
— Удивляло. Я ведь знаю это по себе. Действительно, человек умирает, а тебе кажется, что твоя жизнь была целиком и полностью зависимой от него, но проходит всего несколько месяцев, и выясняется, что это не так. Что же это за «упругость» такая и откуда она берётся в душе человеческой?
— Это Вечность. Это и есть знание, принадлежащее внутреннему человеку. Чувству смерти или страху смерти может противостоять только чувство бессмертия. Мы не умираем следом за своими любимыми просто потому, что смутно чувствуем: это не конец, и мы ещё встретимся. Тайная для сознания убеждённость внутреннего человека в своём бессмертии и есть залог упругости души.
— А как же Ромео и Джульетта?
— Каждый имеет право читать великие тексты по-своему. Мне кажется, что эта пьеса была написана Шекспиром в том числе и для того, чтобы человек мог почувствовать глупость и бессмысленность любви. Или той её разновидности, которой страдают Ромео и Джульетта.
Мне кажется, Шекспир, кем бы он ни был, почти издевался над тем, что позже люди будут называть «мечтой романтиков». Влюблённые в пьесе заканчивают жизнь самоубийством ради того, чтобы где-то в ином мире вновь оказаться вместе, с теми же вечно юными телами и непорочными душами. С той же целью вместе с телом умершего фараона или султана хоронили жён и наложниц. Однако вера, в которой были воспитаны Ромео и Джульетта, ничего подобного не обещала… Наоборот, она грозит самоубийцам распадом души и полным отсутствием возможности посмертного существования. Мы можем чувствовать вечность; но не можем ясно и однозначно ощутить реальное бытие в ней, поскольку наша система восприятия способна оперировать лишь теми образами, которые мы можем увидеть.
— И Вы хотите сказать, что Ромео и Джульетте не хватило…
— Ну да, иронии или упругости. Они были очень молоды и не умели отстраняться от своих чувств. Любовь для них слишком важна и слишком серьёзна. Шекспир предупреждал: не надо так относиться к своим чувствам!
— Значит, позже мы отстраняемся, начинаем чувствовать важность собственной жизни и только собственной. Ваша игра всё равно попахивает эгоизмом.
— Да нет же. Настоящим эгоизмом является фраза «Я не могу жить без моей Джульетты и не буду», как будто Джульетта обязана жить ради того, чтобы оставался жив Ромео.
— И наоборот.
— Разумеется. Дело в том, что верить в необходимость собственной жизни в тот критический момент, когда Ромео видит мёртвую Джульетту, гораздо сложнее, чем покончить с собой. Самоубийство — это вопль капризного эгоиста: «Я хотел эту женщину, а она взяла и умерла!»
Но кроме этого крика есть ещё родители Ромео и Джульетты, их общие или отдельные нерождённые дети… Их несостоявшаяся роль в человеческой истории. И всё это нужно как раз не только самому Ромео. Если бы Ромео поступил банально и побежал к родителям с диким криком «Спасите, помогите, реанимация!», то, пока он бегал, Джульетта вполне пришла в себя, и всё это в будущем состоялось бы.
— И это было бы проявлением иронии с его стороны?
— Ну, в общем, да. Во все времена человек должен попытаться сначала сделать что-то, а не сразу тыкать в себя ножиком или немедленно наедаться яду. Для того, чтобы попробовать помочь, нужно «прийти в себя», то есть остановить панику, перестать думать, как ты не можешь жить без Джульетты, и начать думать, чёрт возьми, о самой девушке!
— В свою очередь, когда Джульетта пришла в себя, по крайней мере, судя по сценическому времени, возможно, было ещё не поздно промыть желудок Ромео… оба хороши. Значит, упругость заключается в мысли о другом человеке?
— Да, но и не только. Она скрыта в умении несерьёзно относиться к мыслям и чувствам, которые обуревают тебя именно сейчас, в данную секунду твоего существования.
(А. Г. Данилин, «Поиск видения», с. 149).
